- Это было в совхозе Вологодской области, в котором я работал (давно) главным ветеринарным врачом. Утром в контору совхоза сообщили: в одной из дальних деревень в личном секторе заболела корова с признаками родильного пареза (тяжелая, быстро протекающая, безлихорадочная болезнь, проявляющаяся потерей сознания и общим полупараличеобразным состоянием).
Пока я переговаривался по внутренней связи с другими отделениями совхоза, выяснилось, что к больной корове уже вызвали врача, который был к ней территориально ближе. По этой причине я совершенно спокойно занялся текущими делами на центральных фермах. Дело было зимой и, как всегда, одолевали всякие хозяйственные неурядицы с кормлением животных, особенно молодняка. К концу моего безразмерного (на казенном языке - ненормированного) рабочего дня, часов в 7-8 вечера я уже собрался было отдохнуть, как вдруг - вызов... все в ту же деревню, к той же корове. Оказалось, что врач другого отделения по какой-то причине не смог посмотреть животное, а меня предупредить не успели.
В одно мгновение вспомнились все студенческие наставления по поводу данного заболевания, и я мысленно «подписал смертный приговор» обреченному животному. Известно, что благополучный исход при этой болезни возможен только при своевременном лечении (не позднее 6 часов от появления первых признаков), а тут уже прошло более 12 часов.
Впав в уныние от предстоящего, я зашел в аптеку, собрал двойной комплект медикаментов, необходимых для такого случая, и пешком отправился в нужную деревню. Время было позднее, к тому же зима, транспорта никакого, дороги замело, в общем - потерял еще пару часов.
Когда, наконец, я увидел больную корову, то понял: мои худшие опасения оправдывались. Классическая картина родильного пареза. Корова с полным выменем, но ни капли молока не дает, новорожденный теленок мычит голодный, а мамаша уже холодеет: температура тела 36,5°, в норме должно быть не менее 37,5°.
Делать нечего, быстро приступил к лечению, хотя и без какой-либо надежды на успех. Накачал воздух в вымя (есть такой терапевтический прием, довольно успешный при данном заболевании). Внутривенно в максимально допустимых дозах стал вводить растворы глюкозы, кофеина, хлористого кальция и прочие медикаменты, т.е. фактически проводил натуральную реанимацию на скотном дворе.
Если своевременно начать лечение, эти манипуляции приводят к тому, что животное через час-полтора, а то и сразу после инъекций встает и начинает себя вести, как будто ничего не произошло.
Через два часа тревожного ожидания корова продолжала лежать и слабо стонать. Удалось выдоить несколько струек молока. Температура тела повысилась на полградуса. Но если учесть, что ей вводили раствор хлористого кальция («горячий укол»), систематически растирали сеном бока и спину (разогревали) и укрывали одеялами, то можно считать состояние критическим, а прогноз весьма сомнительным и даже неблагоприятным. По крайней мере, мой опыт и опыт моих коллег показывал, что животные в таком состоянии часто гибнут.
Обычно хозяев животных я сразу ставлю в известность, что их может ожидать и какие осложнения возможны, однако в данном случае я не мог этого сделать. Передо мной были старичок со старушкой, как из детской русской сказки. Их взрослые дети уже разъехались кто куда, а они остались в маленькой глухой деревушке, и эта Буренка – единственное пропитание (и молоко, и деньги, т.к. корова была одна на всю деревню).
Объяснить им наиболее вероятный худший прогноз у меня не поворачивался язык. Решил бороться до конца. Влил в вену холодеющему животному еще одну полную дозу препаратов, восстанавливающих жизнедеятельность организма. И вновь напряженное ожидание...
По прошествии еще двух часов клиническая картина существенно не изменилась, что не очень вдохновляло, но и отсутствие ухудшения все же вселяло некоторую надежду на исцеление. Так как все основные мои медикаменты были уже израсходованы, пришлось срочно ехать в центральную аптеку.
Чтобы меньше терять времени на дорогу, мне поседлали лошадку из местной конюшни. Со стороны зрелище, вероятно, представлялось довольно забавным: в тулупе, в громадных валенках, обвешанный всякими медицинскими сумками, на маленькой мохнорылой лошадке я спешил в темноте, в пургу по занесенным снегом дорогам...
По возвращении отметил ухудшение состояния моей подопечной пациентки: температура тела стала резко снижаться. Не снимая тулупа, сразу стал внутривенно вводить тонизирующие средства. При этом я рассуждал вслух, что было бы неплохо добавить немножко спирта (как энергетическое средство) в комплекс лекарств, который в этот момент смешивался в вене с кровью несчастного животного.
Каково же было мое удивление, когда дедуля пригласил меня за стол перекусить, а на столе красовалась полулитровая бутылка 95° питьевого спирта. Затем последовало немалое удивление, и даже некоторое разочарование со стороны деда в тот момент (нужно было видеть выражение его лица…), когда я изрядную часть содержимого этой бутылки смешал с раствором глюкозы и хлористого кальция. Потом мы вводили полученную адскую смесь в корову, а он всё остолбенело оправдывался, мол, подумал, что доктору захотелось выпить «с устатку».
Глубокой ночью я не выдержал и лег спать, а состояние животного оставалось прежним, за исключением незначительного подъема температуры.
Когда проснулся, в комнате никого не было. Уже привычным путем с тревогой в душе я стал спускаться через сени на скотный двор, как вдруг до меня донесся звук, который мгновенно переполнил меня радостью и спокойствием – это был шум выдаиваемого молока!
Я зашел в стойло. Моя пациентка стояла, уткнувшись мордой в кормушку. Когда я дотронулся до нее, она мутным взглядом скользнула по мне и продолжала с величественным сосредоточением зажевывать сено. А рядышком сидела довольная бабуся и выдаивала молоко, тугие струи которого уже образовали в ведре аппетитную пену.
Здесь же из-за загородки с беспокойством выглядывал новорожденный теленочек, на его мордочке было написано нескрываемое удивление, почему его, такого голодного, до сих пор не накормили.
С чувством глубочайшего облегчения я уходил из этого дома. Бабуля и дедуля что-то говорили, благодарили, но я ничего не запомнил, кроме ощущения какой-то чудесности. И не верилось, что удалось спасти животное, которое по всем научным и практическим канонам должно было погибнуть.
Несвоевременно начатое лечение, тяжелое течение болезни, неблагоприятный прогноз, реанимационные манипуляции не должны вызывать у врача и у владельцев животных чувства обреченности. По крайней мере, на мой взгляд, врач обязан бороться за жизнь и здоровье пациента до последнего его вздоха. Очевидно, что удачи, подобные описанной, встречаются сравнительно редко, поэтому при неблагоприятном прогнозе все окружающие должны представлять последствия создавшегося положения.
В ряде случаев обстоятельства могут сложиться таким образом, что врач даже вынужден прекратить страдания животного (например, если во время операции выясняется наличие неизлечимого процесса, приносящего мучение).
В тоже время для практикующего врача чрезвычайно обидным является прекращение лечения животного в случаях, когда есть достаточно шансов на успех. К сожалению, чаще всего владелец самостоятельно решает прекратить терапию по финансовым или иным причинам. В любом случае – у ветврача редко есть моральное право «подписать пациенту смертный приговор»… Просто наши познания живого еще очень и очень ограничены, и не все резервы больного организма нам известны.
рисунки из личного архива А. В. Святковского